Пианист Александр Майкапар незадолго до смерти рассказал в интервью ФАН о своем творчестве и о новой книге.
Александр Майкапар — известный пианист, клавесинист, органист, представитель старейшей музыкальной династии в России с полуторавековой историей — скончался 1 июня от осложнений после коронавируса.
Незадолго до трагического события заслуженный артист России дал эксклюзивное интервью ФАН, в котором рассказал о своей новой книге «Моя жизнь (и смерть) в искусстве. Дневник эпохи коронавируса».
«Пока я воплощаю задуманное, мне ничего не грозит»
— Как родилась идея этой книги? Вы впервые используете формат дневника для своих размышлений о музыке и профессии музыканта. Чем объясните этот литературный ход?
— На этот вопрос я ответил буквально в первых строках этой моей книги: Моя — и всех — жизнь очень осложнилась. Переход на дистант, что недавно мне казалось своего рода лафой и каникулами, обернулся дикой удавкой. Невероятное количество отчетов и писанины. Это еще слава богу, что я выработал некую позицию и концепцию, по которой и это превращаю в «безотходное производство» — я замыслил новый роман.
Возлагаю на него большие надежды и, думаю, небезосновательно, так как для него уже есть название. «Роман» растет каждый день, поскольку задуман он как дневниковая запись моих дистанционных занятий, следовательно, всяких рассуждений о музыке.
— Похоже, вы не суеверный человек, коль дали книге такое название? В вашей жизни были моменты, когда, условно говоря, судьба стучалась в дверь и подавала вам многозначительные знаки?
— Еще в первую волну пандемии, размышляя над этой проблемой, я как-то само собой утвердился в позиции, которая естественным образом стала — это не было каким-то мучительным решением — моей идеологической платформой: пока я воплощаю задуманное (это мои музыкальные замыслы и писательские планы), мне ничего не грозит; когда же я завершу эти дела — мне ничего не будет страшно.
Должен сказать, что по природе своей я человек скорее оптимистичный, чем пессимистичный. Хотя известна шутка: оптимист — это плохо информированный пессимист. И в этом я совершенно сын моего отца.
Так вот, моему отцу в его жизни досталось много... Сказать хотя бы, что на заре своей трудовой деятельности он оказался на Дальнем Востоке и там заразился энцефалитом (его укусил энцефалитный клещ). Его доставили в Москву едва не в виде скелета. И это не фигурально выражаясь. Тогда в таких случаях выживало 3% больных. Он оказался в числе этих нескольких процентов и вернулся к активной работе.
Он стал крупным специалистом в области патентного права в сфере машиностроения. Вот маленький штрих к иллюстрации его жизнелюбия и самоиронии. В преклонном возрасте — хотя это несколько странно звучит, если учесть, что он умер в 62 года — у него оставалось из своих два зуба — нижний слева и верхний справа. Как-то зимой он вернулся с работы и говорит как бы на полном серьезе: «На улице так холодно! Зуб на зуб не попадает».
— Как вам удается общаться со студентами по принципу «развлекая — наставлять». Это следствие вашей любви к искусству классицизма, музыке Гайдна?
— Каждый постулат в этом вопросе — принцип «развлекая — наставлять», любовь к классицизму, к Гайдну... — заставляет меня рассуждать. Да, любовь к искусству классицизма (и не только) и к Гайдну (тоже не только). Но я не нахожу, что эта привязанность и любовь выработали во мне тот самый принцип. Пожалуй, разовью эту тему. И, вероятно, несколько неожиданным образом. Придется начать чуть издалека.
В апреле 2020 года, а именно 6-го — исполнилось 500 лет (!) со дня смерти Рафаэля. Причем это произошло в день его рождения (он умер, прожив 36 лет) и совпало со Страстной пятницей. Уникальное совпадение в любой ленте памятных дат! За какое-то время до этого мне пришло в голову написать... пьесу о Рафаэле. Это вылилось в «историческую фантазию». Ей даже нашлось очень подходящее место в моем романе «Vita contemplativa. Жизнь созерцательная», появившемся в печати буквально через месяц после «Моей жизни...», который привлек ваше внимание и послужил поводом для нашего разговора.
Так вот, я позволил себе вложить в уста умирающего Рафаэля в его последнем разговоре с любимым учеником, Джулио Романо, слова: «И ты в будущем, Джулио, наставляй только того, кто нуждается в твоих наставлениях. Никогда не учи никого насильно. Ничего не советуй тому, кто не нуждается в твоих советах. Усвой этот принцип учителя».
«Меня никто никогда не сравнивал с Гайдном»
— Вы чем-то похожи на Гайдна — и внешне, и внутренне: вы же тоже «неисправимый» оптимист, как и австрийский композитор. Согласны?
— Забавно, но меня никто никогда не сравнивал с Гайдном, что было бы для меня весьма лестно... Зато было другое — сравнение с... Эйнштейном, особенно с его знаменитой фотографией, на которой он показывает язык.
Но все-таки вернусь к Гайдну, о котором вы проницательно упомянули, еще даже не зная о моих пристрастиях. Я очень тянулся к нему. Много сонат записал на Радио. И в какой-то момент своей артистической жизни предъявил исполнение полного цикла его фортепианных сонат. В восьми концертах. Вспоминаю об этом как о счастливой поре моей жизни.
А сравнительно недавно вновь обратился к его наследию. На сей раз увлеченный идеей сопоставления его композиторского «метода», то есть в широком смысле музыкального мышления, особенно в сфере формировавшейся концепции сонатной (а именно, венской классической) музыкальной формы и сравнения ее с философской концепцией Канта. Кажется, такого сравнения никто не проводил. А мне оно видится чрезвычайно перспективным: как в понимании Гайдна, так и в понимании Канта.
— Современные организаторы концертов гоняются за премьерами, столь манкими для публики. При этом для клавесина написано огромное количество музыки, неизвестной современной аудитории. Почему не «копают» в этом направлении?
— «Копают»!!! Мне довелось, и я вспоминаю об этом с большим удовольствием и... юмором. Думаю, это даже не противоречит духу музицирования самого Куперена при дворе Людовика XIV. Так вот. На заре перестройки я задумал — это никак не было привязано к перестройке — сыграть Полное собрание клавесинных произведений Куперена. Они были изданы при жизни композитора по королевской лицензии, санкционировавшей их издание. Четыре тома. Их полное исполнение укладывалось в восемь программ. Я и после этого времени исполнял этот цикл, в частности, в своей alma mater — Российской академии музыки им. Гнесиных. Но первый раз именно тогда, на заре перестройки.
В то время до меня доходили сведения, что какие-то акции устраивались с поддержкой — спонсированием неких организаций — фирм, банков... Мне казалось, что мой проект достоен того, чтобы его поддержать. Поиски спонсоров привели меня в какой-то момент во французскую Торговую палату (благо, ее офис располагался в большом офисном здании на Покровском бульваре, недалеко от моего дома). Я прямиком, как только эта идея овладела моим умом, отправился туда. Счастливо оказалось так, что ее директор, сравнительно тогда молодой человек, бывал на моих концертах — лучше не придумаешь. Коротко говоря, он организовал мое, так получилось, заочное знакомство с тогдашним послом Франции Пьером Морелем. Тот очень поддержал мою идею.
Наконец пришло время первого концерта. Цикл был запланирован роскошно — в Театре Останкинского дворца. На концерт пришла масса народу. С трудом всех рассадили. Дама из посольства вышла перед публикой, поприветствовала собравшихся и, наконец, оснастившись, поставленным голосом объявляет: «Мы начинаем концерт из произведений великого французского композитора Франсуа Миттерана!» — ??? — Секунда недоумения. — И... громовой хохот! — Франсуа Куперена!!! — Миттеран был в то время президентом Франции. Концерт задался, еще не начавшись!..
«Масштаб творения вселенского масштаба ощущается без всякого декларирования»
— Вы как специалист по Баху, можете объяснить, как человек, который практически никуда не ездил, не путешествовал, всю жизнь находился, по сути, в добровольной самоизоляции, в итоге писал музыку вселенского масштаба?
— Думаю, что объяснить, как пишут такую музыку, не может никто, и даже сами те, кто ее пишут. И вероятно потому, что они не пишут ее как некое задание. Не могу представить себе Баха, садящегося за стол с чистым нотным листом и говорящего себе: напишу-ка сейчас что-нибудь вселенского масштаба.
По себе знаю, что, когда я задаюсь такой целью, у меня это не получается. Надеюсь, моя ирония и самоирония очевидны. Хотя это не исключает желания сделать то, что делаешь, хорошо. Но что поразительно, так это то, что масштаб творения вселенского масштаба ощущается без всякого декларирования буквально по первым звукам такого творения. Например, Месса си минор Баха или «Героическая» симфония Бетховена...
— Как вы относитесь к тому, что, как правило, современные пианисты играют клавирные сонаты Скарлатти на фортепиано? Например, тот же Люка Дебарг, лауреат XV Конкурса имени Чайковского и любимец российской публики.
— Это очень интересный вопрос и серьезная художественная проблема. Считаю, что фортепианная версия сонат Скарлатти ничуть не вредит им, написанным для клавесина. Поэтому призываю относиться к фортепианному исполнению этих сонат как к совершенно самостоятельной их звуковой картине. Из этого следует, что нужно использовать все красочные возможности фортепиано, то есть отчетливо, темброво окрасить верхний голос и нижний, если, например, соната двухголосная.
Трудность заключается в том, что выбранные для каждого голоса тембры должны сохраняться на протяжении всей сонаты, а не возникать от случая к случаю.
А теперь скажу очень, как мне кажется, важное. То, что я жду в исполнении сонат Скарлатти на фортепиано — контролируемую исполнителем разнотембровость голосов — относится исключительно к сфере... темперамента. Как правило, под темпераментом подразумевают игру «громко — быстро — долго». Тогда «любители музыки» восклицают: «О! Как темпераментно он (она) играет!». Это очень узкое понимание темперамента. Можно темпераментно сыграть медленную лирическую сонату Скарлатти, что выразится в том контроле, которого я ожидаю в этой музыке. Ярчайший пример такого темперамента — исполнение сонат Скарлатти Горовицем.
— Вы закончили институт имени Гнесиных как пианист, учились также на органе в Московской консерватории, но в определенной степени изменили этим инструментам, переключившись на клавесин. Что вы скажите насчет обывательского мнения о том, что клавесинист — это неудавшийся пианист? Может быть поэтому все хотят быть пианистами, а не клавесинистами?
— Фортепиано, орган, клавесин... — это разные инструменты! Каждый со своими особенностями, шармом, значением в истории не только музыки, но и всей европейской культуры. Мне было бы даже жалко тратить время и силы на дискуссию, какой из них лучше и важнее. Разве кто-нибудь будет обсуждать вопрос, что важнее — физика или химия!..
Про «неудавшихся» на ум приходит обмен колкостями на одном из худсоветов в Консерватории в очень далекие времена... Один методист решил кольнуть, как все поняли, Генриха Нейгауза, сказав «в воздух», что неудавшиеся пианисты становятся педагогами. На что Нейгауз парировал: «А неудавшиеся педагоги становятся... методистами». В общем, все оказались... «хороши».
Досье
Александр Евгеньевич Майкапар родился в Москве в 1946 году. Музыкальное образование получил в Российской академии музыки имени Гнесиных (класс фортепиано профессора Теодора Гутмана).
Широкую концертную деятельность начал в 1970 году в качестве клавесиниста, органиста и пианиста. Выступал в России и за рубежом (страны СНГ, Польша, Германия, Австрия, Бельгия). Неоднократно принимал участие в музыкальных фестивалях в Берлине, Потсдаме, Дрездене, Шверине, Вене, Варшаве, Брюсселе, Шарлеруа, Будапеште и других городах. Майкапар исполнил в концертах и записал на радио полное собрание клавесинных произведений Баха. Являлся организатором музыкальных фестивалей «Музыка старой Вены», «Собрание сочинений Франсуа Куперена», юбилейного фестиваля к 150-летию со дня рождения Эдварда Грига и многих других.
Английская фирма Olympia выпустила пять компакт-дисков артиста с записью старинной русской музыки на клавесине, фортепиано и старинном клавире из собрания Останкинского дворца графов Шереметевых. В 2020 году Майкапар исполнил цикл из 5 программ «Все камерно-инструментальные произведения Бетховена».
Был авторитетным ученым-исследователем. Его перу принадлежит более 250 статей о музыке, интерпретации музыкальных произведений, музыкальной иконографии.
Александр Евгеньевич скончался 1 июня 2021 года от осложнений после коронавируса.
Свежие комментарии