Корреспондент ФАН Кирилл Романовский поговорил с Сергеем Самойловым — моряком, пробывшим 37 месяцев в тюрьме «Митига» в Ливии.
Специальному корреспонденту Федерального агентства новостей (ФАН) Кириллу Романовскому удалось поговорить с Сергеем Самойловым — моряком, пробывшим 37 месяцев в заключении в тюрьме «Митига», расположенной в ливийском Триполи.
В этот день аномально теплая столичная зима решила напомнить москвичам о своем изначальном статусе. День не задался с самого начала. Арендовав пару штативов и пару светильников для съемок, я сидел в арендованной, как водится в Московии, легковушке с отказавшей системой отопления салона и думал о том, что моему респонденту сейчас наверняка холодно даже в том помещении, где я собираюсь его мучать следующие два с лишним часа вопросами... Большая их часть казалась совершенно неуместной…
Какими бы крепкими — казалось мне — и выносливыми парнями ни были русские моряки (пусть даже и не военно-морского флота), три с лишним года, проведенные старпомом в застенках площадью 13 квадратных метров в компании пары десятков (да, вы все правильно поняли) сокамерников, способны обнулить не только волю, но и способность контактировать с миром. Особенно тревожило резонное ожидание неготовности собеседника к пространному и придирчивому интервью. Я боялся, что разговор станет подобен динамике автомобильного затора: газ, тормоз, газ и снова стоп. И так до конца…
Проклиная все на свете, я, опоздав минут на 20, начал расставлять в компании со вторым оператором свет и камеры, параллельно пытаясь понять, кем могу оказаться в глазах старпома.
Так и не понял. Прежде всего потому, что Сергей даже не думал смотреть на меня как на журналиста. Эти три с лишним года тюрьмы — слишком личная тема, чтобы переживать ее на виду у сотрудника СМИ, не готового к лаконичному рассказу о страдании. И еще потому, что беседа наша сразу же сменила курс с ожидаемого грустного обсуждения мерзостей магрибских тюрем и поведения руководства Правительства национального согласия вкупе со всеми ее «госструктурами» в отношении заключенных на сострадание.
— Какого размера были камеры?
— Ну, я конкретно могу сказать. Наша камера была…четыре-двадцать на три-сорок. И отсюда вычесть, ну, размер санузла.
— Окошко было? — спрашиваю.
— Да, окно было. Железная дверь и окно. Окно пластиковое. И решетки, — грустно вспоминает моряк.
— И сколько человек в камере?
— Мы первое время жили очень комфортно. Нас было сначала девять человек, а потом, через семь месяцев, к нам поселили еще шесть человек — африканцев. И даже 15 человек — это очень комфортно в этой камере, да. Потому что впоследствии нам довелось жить с 32 людьми в камере, где меньше 12 квадратных метров. 32 человека. Тогда доводилось ждать очереди, чтобы сесть. Ждать очереди, чтобы поспать.
Удивительно, но Сергей на всем протяжении нашей беседы не жалел себя. Хотя сострадание такого рода вполне можно объяснить, ведь никакие права у 32 воткнутых в 12 квадратных метров (без учета площади санузла) человек не соблюдались.
В отличие от многих и многих, старпом, за редким исключением, сочувствовал сокамерникам, охранникам, больным, избитым. Русским, ливийцам, украинцам, грекам. Первым — понятно почему. Вторым же — за их по большей части недобровольную вовлеченность в этот некогда политический, а ныне сугубо криминальный бардак, ласково именуемый европейскими партнерами «единственной признанной мировым сообществом легитимной бла-бла-бла»... Нет смысла заменять творительной падеж существительного «банда» на то, чем в данном контексте оперируют европейские апологеты лобзания в десны с ПНС.
«Мы сами уже договаривались. Допустим, какой-то участок — на три человека, — поясняет мой собеседник. — И вот эти три человека — они между собой договариваются, сколько один из них дежурит, а двое отдыхают в это время… По три или по два часа стоят».
Стоят по три часа незаконно взятые под стражу «легитимным» правительством люди. В камере, площадь которой чуть больше таковой у прихожей какой-нибудь типовой «трешки» в 12-этажном доме.
«Вы понимаете… — продолжает Сергей, пытаясь максимально политкорректно обрисовать границы ливийского безумия. — Как это сказать, правоохранители в нашем понятии — они, конечно, не правоохранители. Почему? Потому что говорить о каком-либо базовом соблюдении прав человека, каких-то норм, ну вообще не приходится. Хотя бы на основании того, что они не гнушаются грабить, воровать, сами занимаются откровенной торговлей. Эта группировка отчасти еще финансируется за счет правительственного бюджета, так как они участвуют, принимают участие в охране Нацбанка, охране объектов…»
Ничего нового, конечно. Однако при расшифровке интервью меня в очередной раз тронуло знакомое любому репортеру, занятому ливийской темой, желание прекратить этой темой интересоваться. Потому что терминология, применяемая множеством медиапорталов для обозначения «государственного» функционала триполийского правительства, не имеет права быть осмысленной и принятой.
Легитимность обвинявших, пытавших и сажавших экипаж танкера — не более, чем некая редуцированная величина, утвержденная в свою очередь теми, кто, сидя не в камерах, а во властных институтах Евросоюза, способен впопыхах перепутать ливанский Триполи с Триполи ливийским, заявляя тем не менее во всеуслышание, что уж в ливийском-то Триполи точно сидят поборники законности и демократии.
«Кто нас избивал, я сказать не могу. Просто глаза были завязаны полиэтиленовыми пакетами. Это у них нормальная процедура, — спокойно говорит Сергей, будто бы иронизируя и рассуждая о поведении душевнобольных. — То есть, в полицейский участок — только с завязанными глазами. Перед территорией базы вот этой группировки перемещение все только с завязанными глазами. Ну, и стали избивать. Потом я уже узнал, что и моторист терял сознание от побоев. Били руками, ногами — уже не палками, но руками, ногами. Потом одного за другим стали заводить в кабинет — на предварительный, так сказать, допрос. То есть, зачем приехали, что… Ну, такой поверхностный, очень краткий допрос».
Когда речь заходит о страданиях заключенных «Митиги», в первую очередь наших соотечественников — социологов Фонда защиты национальных ценностей Максима Шугалея и Самера Суэйфана, Сергей начинает волноваться, но ответы формулирует четко и кратко. Однако даже такая форма подачи, предваренная рассказами о личном опыте моего собеседника, не дает мне ни единого шанса перестать сочувствовать двум социологам, знакомым только по кратким новостям и заметкам в СМИ.
«Я не знаю, но в моем присутствии, когда я там был, Максима не допрашивали. Допрашивали только переводчика Самера, — продолжает свой рассказ старпом. — Они, очевидно, хотели сравнить показания Самера и Максима. И впоследствии они стали допрашивать уже Максима. Максим произвел на меня впечатление сильного человека. Он был настроен держаться. И он верил в свое освобождение, с помощью или без, он верил, что все равно будет на свободе. Я надеюсь, что он там не упал духом и не сломался под тяжестью этих всех невзгод и того отношения. Даже в бытовом плане там очень все мрачно».
«Все мрачно». Вполне понятно, что с помощью этой формулировки мой собеседник пытается сгладить грани восприятия зрителями и читателями мерзости и чрезмерной даже для самих ливийцев параноидальной жестокости отношения надзирателей к заключенным. По окончании съемки нашей двухчасовой беседы я уже не «под камеру» задал Сергею неосторожный вопрос о его личной оценке возможных перспектив ливийского кризиса.
Сергей задумался на минуту и сказал, что общие перспективы правительства, сидящего в Триполи, не только туманны, но и опасны прежде всего для самого Правительства национального согласия.
«Вот та же группировка RADA, задержавшая нас и контролировавшая тюрьму… Среди ее бойцов и офицеров, с которыми мне пришлось общаться за три года заключения, превалируют яростные исламисты. Искренне считающие зачастую, что обращение с заключенными (в первую очередь — с немусульманами) в «Митиге» очень мягкое, не соответствующее нормам шариата. Многие, не стесняясь, говорили, что законы, писаные людьми, в «Митиге» не действуют. А вот шариат — действует еще как. Разумеется, только удобная им самим форма «шариата». Эти люди запросто высказывают свои симпатии к персонажам, вроде того же бен Ладена (Усама бен Ладен, основатель запрещенной в РФ террористической организации «Аль-Каида». — Прим. ФАН). И даже не стесняются… — добавляет Сергей. — Впрочем, заключенных там не стесняется никто… Даже не стесняются поддерживать любой теракт, совершенный исламистами в Европе или Азии, не разбираясь, правда, какая группировка за этот теракт ответственна. Мол, взорвали этих европейцев — и отлично».
Послевкусие от этой беседы осталось острое. Чересчур. Есть у меня пунктики, апеллировать к которым странно и, с точки зрения многих, не очень корректно. Но я себе эту некорректность мелочную позволю.
Сергей надеется, что Самер и Максим не пали духом. Я вот тоже надеюсь. И на стойкость, и на освобождение, и еще просто на то, что ребята живы. И наше министерство иностранных дел надеется. Вероятно, на то же, что и мы с Сергеем.
А мне почему-то приведенный выше список надежд хочется дополнить яростным упованием на оперативные действия российского МИД в рамках ускорения процесса освобождения социологов. И Сергея. От необходимости регулярно рассказывать СМИ о пережитых мытарствах, чтобы двум сидящим в Триполи парням тоже было на что надеяться.
Свежие комментарии